* * *

Америка дивным образом не кажется заграницей. И никогда не казалась. Ни тогда, когда я впервые очутился в ней, ни тем более сейчас, когда одуваны афро и ночные дайнеры, неоновые вывески и полицейские в очереди за донатами стали моей непосредственной повседневностью. Как же так? С какой стати?

Дело отчасти в самом американском мегаполисе, и том обстоятельстве, что здесь живут и жук, и жаба: ты не чувствуешь себя гостем, поскольку все вокруг – пусть и разные, но такие же понаехавшие.

Другая причина – (пост)советское детство. Я родился в 80-х: старые лекала уже прогнили, а новые ещё не возникли – образовавшуюся прореху заполнил Голливуд на VHS. Поэтому когда сегодня я смотрю на какой-нибудь винтажный Додж – для меня это не просто старая американская машина, но машина из моего детства; образ, с которым я вырос. И, в этом смысле, всё вокруг – моё.

Какие выводы из этого следуют?

Глобализация способствует одомашниванию мира. Региональные отличия никуда не деваются, но сосуществуют в рамках целого, благодаря чему люди из разных жизней и миров могут почувствовать друг друга, как родных.

Чувство принадлежности к обществу происходит из культурной сопричастности, которая не зависит от исходной географии: “было вашим – стало нашим”.

Мне совершенно не понятны разговоры о культурной апроприации как о проблеме. Ведь культура – это и есть одна сплошная апроприация. Жизнеспособность культуры как таковой целиком и полностью зависит от её вирулентности, способности заимствоваться и таким образом распространяться, становиться основой общественных отношений. В противном случае – энтропия, латынь.

Культура – это герпес. Любые разговоры о её святости, некоей незыблемой культурной идентичности того или иного народа – это прищур гадалки, чушь. Культура, определяющая содержание нации, легко заменима. Как, например, трусы.

В авторитарной юдоли отдельных народов нет ничего, что было бы их врождённым качеством. Нельзя сказать, что русские – злее украинцев, а американцы – глупее японцев. Глупее и злее могут быть культурные модели, которыми руководствуются люди в конкретный исторический момент. Тот факт, что эти модели заменимы должен вселять надежду в тех, кто думает, будто окружающий его ад – навсегда.

Культура – это переменная. Ад будет продолжаться до тех пор, пока ты не откажешься от его оснований в культуре. Какую бы из культур ты не выбрал – ты можешь выбирать, и ничего “чужого” в новоизбранном культурном порядке не будет. Как и всякое животное, человек осваивает любую среду обитания, и то, что ещё вчера казалось чужим, в конце концов, становится своим, обжитым.

Не стоит бояться того, что порядок вещей, на котором ты настаиваешь, ныне “не свойственен” окружающему тебя обществу. Общество – это люди, а люди везде одинаковые: медок или говнище, им свойственно желать счастья, любви, удовольствия. Поэтому в процессе производства общества учитывать нужно, в первую очередь, вот эти универсальные человеческие потребности, а не сиюминутные “национальные особенности” и “духовные скрепы”.