|
ZeM
|
Изначально сложилось так, что книги Курта Воннегута долгое время были известны только самым дотошным читателям американской прозы. Публикуемые непрестижными издательствами, они терялись среди бесчисленных произведений, по внешним признакам относящихся к научной фантастике. Появившийся в 1963 году роман "Колыбель для кошки" вообще не привлёк внимания ни одного рецензента.
Перемены в творческой судьбе Воннегута начались с выхода "Бойня номер пять". Её успех был полным и безоговорочным, огромные тиражи за право экранизации, инсценировка. За Воннегутом начали "охотиться" интервьюверы, заваливали письмами новоявленные поклонники. Особенно их было много среди той молодёжи, считавшей, что никто не выразил её взгляды и представления лучше, чем этот, далеко не юный прозаик, у которого за плечами была война, немецкий плен, восемь лет службы в "Дженерал электрик" и ещё шестнадцать, отданных - без зримого вознаграждения - литературе.
В "Бойне номер пять" самые впечатляющие эпизоды связаны с изображением другой войны. 13 февраля 1945 года авиация союзников в два часа массированными налётами стёрла с лица земли Дрезден, город, где фактически не было оборонных объектов. Погибло более ста тридцати тысяч жителей - печальный "рекорд" за всю европейскую историю. Военнопленный Воннегут уцелел лишь оттого, что работал на бойнях, где глубоко под землёй была холодильная камера. Когда на следующий день его вывели разгребать развалины, вокруг всё напоминало ад; страшнее, чем на старинных фресках.
Воннегуту был двадцать один год. Впоследствии он неоднократно повторял, что напрасно считают, будто потрясения "дрезденского апокалипсиса" сформировал его как личность, как писателя, - для этого он был слишком молод и незрел. Но, тем не менее, невозможно представить себе, чтобы Курт создал книги, известные теперь повсюду в мире, если бы в его жизни не было той февральской ночи, когда погиб Дрезден.
"Осознать, до чего мы жестоки", эта ночь помогла с наглядностью самого неоспоримого доказательства. И она же открыла абсолютную неподконтрольность власти, которой нет дела до естественных, разумных человеческих побуждений. Перед лицом стратегической необходимости совершенно эфемерными становились любые усилия противостоять вышедшей из берегов стихии массового убийства, гибели и разрушения. Человек оказывается либо обречённой жертвой, либо бесправным механическим исполнителем чьей-то злой воли.
Об этом и рассказано в "бойне". Вышедшая в 1969 году, она оказалась необыкновено созвучной тогдашнему умонастроеню. Шедшая в то время вьетнамская война, продолжавшаяся вопреки мощному движению протеста, нанесла очень глубокую травму общественному сознанию. Вместе с похоронками, в США приходили документальные подтверждения духовной и нравственной деградации, озверения вчерашних подростков, отправленных за тридевять земель в джунгли, чтобы с автоматами в руках оберегать дряхлый сайгонский режим, ещё одного "апокалипсиса сегодня", как назвал свой фильм о Вьетнаме режиссёр Фрэнсис Коппола.
Духовно уцелеть, оставаясь человеком среди бесчеловечного мира, можно только, использовав единственный шанс: противостояние духа, особое устройство сознания, необходимое воспитывать так, чтобы туда не проникали губительные веяния из окружающей реальности, в которой нет более ценностей, внушающих доверие и надежду. Такое мироощущение простодушно, но необыкновенно точно сформулировал один из любимых героев Воннегута, сказав: "Чёрт побери, приходится быть добрым". Не из обязанности перед абстрактной нормой, а просто ради выживания.
Много лет спустя, когда имя Воннегута приобретёт широкую известность, университет, где учился будущий писатель, присудит ему учёную степень - как литератору, обогатившему знание о человеке. "Колыбель для кошки" сочли достаточно серьёзным вкладом в сокровищницу такого знания, и автор получил учёную степень магистра антропологии.
Подобно большинству своих сверстников, Воннегут пережил период безоговорочной веры в творческий и социальный потенциал науки, а вслед затем - период полного разочарования в ней, неприятия, граничащего с технофобией. "Мы только и слышали, что научная мысль сделает нашу жизнь необыкновенно приятной и счастливой. А получилось так, что высшее завоевание научной мысли было сброшено на Хиросиму... С тех пор я остаюсь пессемистом - твёрдым, хотя и не во всех случаях взирающим на мир с безнадёжностью".
В последней главе "Колыбели для кошки" Боконон подводит такой итог собственным размышлениям о мире: "Будь я помоложе, я бы написал историю человеческой глупости". В каком-то смысле книги Воннегута и стали этой историей - печальной, как ни забавны отдельные её эпизоды.
Проза Курта производит впечатление фрагментированности. Отношения между героями возникают и обрываются как будто безо всякой логики. Связи между бытовым и гротескными планами рассказа считаются случайными, а финалы историй - немотивированными. Возникает ощущение, что Воннегут просто хочет запечатлеть жизнь как цепочку разрозненных мгновений, сама бессвязность которых свидетельствует, до чего хаотичен и неуправляем мир. Но тогда перед читателем был бы лишь формальный приём. А у Воннегута за внешней хаотичностью обнаруживается очень продуманная композиция и это "путешествие" - не без маршрута. "Фрагменты" его книг не разделены никаким пространственным или временным барьером, но что ещё важнее: они сопоставимы, они дополняют друг друга и даже невозможны друг без друга. Получается мозаичное панно, которое может показаться нагромождением склеенных как попало фрагментов, если смотреть с близкого расстояния, но выявляется законченность, объёмность и единство замысла, когда зритель отступает в глубь зала на несколько шагов.
Механистичность людских контактов, безликость и однотипность быта - они запечатлены Воннегутом с художественной точностью. И это не просто зафиксировано, это ещё и осмыслено. Засвидетельствовав мир, выбившимся из колеи, можно идти дальше (отсюда можно можно начать проводить связи с экзистенциализмом, а, в частности, с Сартром но, думаю, это лишнее и пустое занятие), попробовать понять - почему и когда произошёл вывих. И возможно ли преодоление убийственной механистичности бытия. И можно ли добиться высокой художественно гармонии, когда из-под пера возникнет дисгармоничный, раздираемый противоречиями, мир.
Воннегут тоже "боконист", но для него не тайна, что и самая искренняя любовь к человеку в столкновении с реалиями сегодняшнего мира имеет столько же шансов на победу, сколько сплетённая из шпагата игрушечная колыбель - что её облюбует живой котёнок...
"Такие дела", - как сказал бы Билли Пилигрим, раз за разом сталкивающийся с парадоксами, из которых состоит реальность XX века.
В "колыбели для кошки" Боконон утверждает, что принципом здорового общества должно стать динамическое напряжение. Здесь оговорена сущность мировосприятия самого автора. Он пессемист, оговаривающий, что его пессемизм не абсолютен, но допускает исключения. Эту позицию можно как принять, так и отвергнуть, но нельзя отказать ей в выношенности.
Тональности обоих романов ("Колыбель для кошки" и "Дай вам Бог здоровья, мистер Розуотер, или не мечите бисера перед свиньями") грустная, иной раз даже трагическая - слишком жестоки аномалии изображаемой реальности. Но капитуляции перед нею нет и следа - напротив, есть противостояние ей, в соответствии с Воннегутовским принципом "динамического напряжения". Философия Вонегута требовала, чтобы в океане бездушного рационализма отыскаля хотя бы островок человечности. Хотя бы единственный.
Мотив механически совершаемого убийства, безотчётности разрушения, производимого в соответствии с критериями рациональности и эффективности, - едва ли не самый устойчивый в произведениях Воннегута. Для него этот автоматизм - может быть, самое зловещее и ужасающее следствие прогресса, выразившееся в полном безмыслии. И Курт Воннегут преследует одну, собственно, главную цель: научиться дорожить людьми просто как людьми. Умей отделять себя от "гранфаллонов", - ложные объяснения людей, которые сплотили заведомо неразумные цели вроде служения политическим доктринам или национальному престижу.
"Я долго думал, для чего нужно искусство, - сказал Воннегут после выхода "Бойни номер пять". - Самое лучшее, что я мог придумать, - это моя теория канарейки в шахте. Согласно этой теории, художник нужен обществу, поскольку он обладает особой чувствительностью. Повышенной чувствительностью. Он как канарейка, которую берут с собой в шахту: посмотрите, как мечется она в клетке, едва почувствует запах газа, а люди со своим грубым обонянием ещё и не подозревают, что грядёт опасность".
Роман Курта обрывается почти на иддилической ноте. Стоит весна. Распускаются деревья. Сто тридцать тысяч трупов политы бензином и сожжены, улицы более или менее приведены в порядок. Война закончена и Билли бредёт в толпе пленных по развалинам города навстречу мирной обыденной жизни благополучного "среднего американца". Но прошлое останется с ним навсегда. Останется крик птицы - последнее, что он услышал в мёртвом Дрездене. Сигнал предостережения.
Оно слишком необходимо - предостережение против глупости всех, кто слишком быстро забывает "такие дела", и против глупости взбесившегося рационализма - создаёт ли он отталкивающую утопию Тральфмадора или методично убивает всё живое здесь и сейчас, на земле.
И книги Воннегута стали таким предостережением.
|
Автор
